Я сижу на старом диване и смотрю на улицу через бесконечный ряд оконных рам летней кухни. Солнце медленно опускается к горизонту. Вечереет. Янтарные лучи касаются редких желтых листьев, одиноко трепыхающихся на ветвях, окружавших кухню берез. Осенний тёплый свет проникает сюда отовсюду, потому что окна располагаются по всему периметру летней кухни, и здорово что дедушка придумал построить её именно так. Такой панорамный обзор давал возможность видеть весь двор вокруг себя. Зато когда я один раз попробовала ночевать здесь, то было весьма жутковато ночью. Кромешная тьма сочилась сквозь прозрачные стены внутрь отовсюду, от неё тебя отделяет лишь тонкое стекло, а за ним тени от деревьев и машин, стоявших во дворе, превращались в страшных существ, живущих своей жизнью. И нет никаких сплошных непроницаемых стен, чтобы спрятаться от них, кроме как под одеялом. Только одно огромное окно, растянувшееся ровно по всему периметру кухни. Не зря дед называл её потом "стекляшкой". Кажется в ту ночь я не выдержала и вернулась в дом к себе в спальню. Мне казалось что уличная темнота подошла уж слишком близко, и все кто были в ней смотрят на меня теперь сквозь это стекло.

Но сейчас ещё вечер и здесь светло и комфортно. Корявые голые ветви деревьев мерно качаются в такт ветра на фоне вечереющего заката. Поднявшаяся в воздух пыль, и подсвеченная лучами увядающего Солнца словно бы переливается и искрится, медленно опускаясь на пол. В воздухе с каждой минутой крепчает прохлада, но мне не холодно, потому что я тепло одета. Ведь на улице кажется в тот день был конец сентября. То недолгое время для Сибири когда лето окончательно ушло, и поздними вечерами уже веяло приближающейся зимой, однако природа вокруг все еще пребывала в этой недолгой романтично ало-золотистой осенней поре.

В полной тишине и молча наблюдаю за всем вокруг, чтобы сохранить в памяти эту странную особенную магию момента. Я прихожу сюда, чтобы почитать "технику молодёжи". Высокой пыльной стопкой эти журналы лежат прямо передо мной на подоконнике. Я тяну руку и беру один сверху, открывая сразу конец выпуска. Обычно в конце каждого из них публиковалось по одной небольшой главе или отрывку из фантастических рассказов или романов. По этой причине моя мама читала в юношестве эти журналы, потому что очень любила тогда фантастику. Где-то в середине обязательно целый разворот про оружие. По этой причине этот же журнал читал мамин младший брат, мой дядя. Таким образом они вдвоем выписывали этот журнал где-то с начала 80-х и до середины 90х. За это время их накопилось прилично, есть что полистать и мне теперь, перенявшей от мамы любовь ко всему фантастическому. Мои глаза бегут по строчкам, и я временно переношусь в иной мир, на другую планету... О реальности напоминает только окутывающая меня тишина и прохлада.

Когда солнце сядет, где-то вдалеке залает соседская собака, станет совсем неуютно и холодно. Читать будет не удобно, и тусклую одинокую лампочку включать не захочется, потому что она даёт слишком мало света. Читать в полутьме ведь вредно. В итоге я возвращаюсь домой. Там бормочет телевизор - под него засыпает дедушка. Бабуля в это время гремит стеклянымии банками, разливая в них свежее вечернее парное молоко. Вероятно перед сном я займусь чем-то другим, потому что этот недолгий вечерний момент, проведенный на летней кухне, закончился, а его атмосфера как-то по-особенному влияет на мое предвкушение от скорого погружения в другие выдуманные реальности. Наверное потому что все вокруг начинает казаться каким-то волшебным и умиротворяющим.

Жалко, что это всегда длиться недолго. Этот кусочек времени как-то сам по себе навсегда застыл в моей памяти, в моменте где время остановилось. Там всегда сентябрь. Прохладно и тихо. Солнце застыло у горизонта, и пыль искрится крошечными частицами в его лучах. Рядом всегда лежит аккуратная стопка "техники молодёжи" и я, переживающая трепетное ожидание от предстоящего прочтения чего-то волнующего, с упоением наблюдающая эти прекрасные, простые вещи.

Иногда моя память спонтанно вызывает это воспоминание, и в эти секунды я обретаю сосредоточение на том, о чем сейчас думаю. Оно странным образом создаёт некий фильтр, через который я начинаю иначе воспринимать образы в своём воображении. Я прохожу сквозь него, обретая вновь и вновь те самые чувства, то волшебное состояние, которое испытывала тогда. И каждый раз оно дарит мне немного усердия и сил для работы над текстом. Возможно, это можно расценивать как такой вспомогательный инструмент вдохновения, а может быть как просто ностальгические грезы из прошлого.

Не помню в каком именно классе начальной школы я начала ходить в музыкалку, первый это был или второй класс. Помню, что это была зима. Как всегда по-сибирски жутко холодная, со скрипучими морозами и безветренной погодой. Я пожаловалась, что моя обувь слишком скользкая, и я постоянно поскальзываюсь.

– Сейчас широкий лейкопластырь приклеим на всю подошву, и не будешь падать. – говорит бабуля.

Она берет маленький рулонный лейкопластырь и клеит им свою и мою обувь. Ведь именно ей вести меня в ту самую музыкалку. Пластырь не сработал. Путь до музыкальной школы был не таким близким, и мы с ней по очереди приземлялись на зад чуть ли не каждые чертовы пять минут. Сначала просто охали, и осторожно шагали по обледенелой дороге. Потом на обратном пути начали громко смеяться в голос, ибо колени и задница уже просто изнывали от падений.

В один из таких дней мы возвращались вместе домой. Шагая по краю дороги, бабуля заметила, как в слева в лесу по тропинке шла одиноко такая же как я маленькая девочка, а за ней неторопясь шёл мужчина. Потом он чуть прибавил ходу и стал догонять девочку. В это время рядом вокруг нас никого больше не было, и бабушка, оставив меня стоять на дороге, ринулась к этому мужику. Замахнувшись на него сумкой, она завопила своим сильным голосом:

– А ну не трожь её!

Я не поняла, что происходит, и поэтому когда она вернулась, а того мужика и след простыл, мы продолжили путь домой. Бабуля всегда защищала других.

Она прививала любовь к спорту. Так как сама была когда-то в молодости спортсменкой по фигурному катанию. Поэтому каждое утро на летних каникулах бабуля поднимала меня часов в 9, как раз после того как сделает все свои утренние дела по хозяйству, и мы занимались гимнастикой. О, тогда я это слово жутко не любила. Потому что сколько я себя помню, я всегда страдала от ранних подъемов, еще начиная с детского сада, и утренняя гимнастика была для меня самым неприятным моментом за весь день. Я всегда радовалась, когда кто-нибудь зачем-либо отвлекал бабушку во время этого процесса, и она на время уходила из комнаты, а я тут же плюхалась обратно на кровать в приятном расслаблении.

– Встаём-встаём! – говорит она, возвращаясь обратно, – Теперь махи ногами (мое самое нелюбимое). Колено не сгибай, оно должно быть прямое. Носок должен доставать при этом до вытянутой руки. Вот посмотри как делаю я.

И бабушка легко начинает делать махи ногами. Потом садится на продольный шпагат.

– Вот видишь, мне уже 60, а я до сих пор могу это сделать. Потому что гимнастика даёт телу гибкость.

Именно она научила меня вставать на мостик из положения стоя безо всякой поддержки. И я до сих пор это умею. Наверное потому, что это было не больно в отличие от шпагата, где приходилось растягивать мышцы.

Бабуля прививала любовь к красоте, и учила видеть её в окружающем мире.

– Посмотри какое красивое небо! – говорила она.

Она всегда звонко и заливисто смеялась. Любила иногда подшучивать над дедом. Наливая в большую кружку свежих сливок, и проходя мимо меня, она несла её на обеденный стол со словами: «Пускай дедуля немного расслабится», и заговорщицки улыбалась мне.

Помню, как она была рада, когда я выкрасила всю летнюю кухню, которую построили дед вместе с моим дядей. Тогда я заставила деда освободить всё внутреннее пространство кухни от своих вещей. Ну а что? Построить, построили, но так и не въехали. Дальше-то кто будет доводить до конца начатое? Увидев белые оконные рамы, зеленые стены и синюю дверь (ну какая была краска, такой и пришлось компилировать цвета), бабуля охнула, всплеснула руками и этим же летом все завтракали, обедали и ужинали уже там.

– Какой сегодня суп сварить на обед? – спрашивала она у меня.

– Щи. – всегда уверенно отвечала я с довольным лицом. Потому что её щи были и остаются до сих пор для меня самыми вкусными, и я могла их есть хоть каждый день.

– Таня, а чёй-та опять щи?! – однажды возмутился дед, когда понял, что задолбался есть их каждый день.

Всегда стильно одетая, с аккуратной укладкой на волосах, в наглаженном светлом платье и белых туфлях-лодочках, моя стройная, красивая, любимая бабуля. Мне очень грустно, что я больше не смогу тебя крепко обнять, а ты не скажешь мне: «ты же мой цыплёночек!», а я не отвечу как всегда на эту фразу: «Бабуль, я не цыплёнок! Тогда уж гусёнок, мне они больше нравятся!». Я помню какую музыку ты любила больше всего. Вот эти две песни, ты бывало часто включала их дома на виниловом проигрывателе.

Ты знаешь, что я люблю тебя, и ты навсегда останешься в моей памяти.